Во всех процессах жизни элементы сущности и существования, сотворенная благость и отчуждение соединены таким образом, что ни то ни другое не является единственно действенным. Жизнь всегда включает сущностный и экзистенциальный элементы, в этом истоки ее неопределенности.
Неопределенность жизни обнаруживает себя во всех ее измерениях, сферах и процессах; проблема определенности жизни неявно присутствует повсюду. Все создания стремятся к лишенному неопределенности осуществлению своих сущностных возможностей, но только в человеке как носителе духа неоднозначность жизни и поиски ее определенности становятся осознанными. Человек переживает неопределенность жизни во всех ее измерениях, так как он участвует в них; он также переживает ее непосредственно в себе самом как многозначность функций духа - морали, культуры и религии. Из этого опыта и проистекают поиски определенности жизни: это поиски жизни, которая достигла того, к чему направлена ее самотрансценденция.
Поскольку религия есть самотрансценденция жизни в сфере духа, то именно в религии человек начинает поиски жизни, лишенной неопределенности, и именно в религии он находит ответ. Но этот ответ не тождествен религии, поскольку сама религия неоднозначна. Осуществление поисков определенности жизни трансцен-дентно по отношению к любой религиозной форме или символу, в
232
которых оно выражено. Самотрансценденция жизни никогда с определенностью не достигает того, к чему она направлена, хотя жизнь и может проявить себя в лишенной определенности форме религии.
Религиозный символизм создал три главных символа жизни, лишенной неопределенности: Божий Дух, Царство Божие и Вечная Жизнь. Каждый из них и их связь друг с другом требуют краткого обсуждения. Божий Дух - это присутствие божественной жизни в жизни сотворенной. Божественный Дух есть "присутствующий Бог". Божий Дух не является отдельным бытием. Следовательно, для того чтобы передать всю полноту значения этого символа, можно говорить о "Духовном Присутствии".
Слово "присутствие" обладает архаическим значением, которое указывает на местонахождение лица или группы, занимающих высокое положение. Написав это слово с прописной буквы, мы показываем, что оно предназначено для выражения божественного присутствия в сотворенной жизни. "Духовное Присутствие" в таком случае является первым символом определенности жизни. Оно непосредственно соотносится с неопределенностью жизни в ее духовном измерении, хотя, благодаря многомерному единству жизни, опосредованно указывает на все ее сферы. В выражении "Духовное Присутствие" оба слова написаны с прописной буквы, причем слово "Духовное" впервые употребляется в этой части "Систематической теологии". Оно не используется как прилагательное от слова "дух", которое обозначает определенное измерение жизни.
Второй символ определенности жизни - это "Царство Божие". Его символический материал почерпнут из исторического измерения жизни и движущих сил исторической самотрансценденции. Царство Божие -это ответ на неопределенность исторического существования человека, но благодаря многомерному единству жизни этот символ включает в себя ответ на неопределенность исторического измерения всех сфер жизни. Историческое измерение осуществляет себя, с одной стороны, в исторических событиях, которые проистекают из прошлого и определяют настоящее; с другой стороны - в историческом напряжении, которое переживается в настоящем, но необратимо устремлено в будущее. Следовательно, символ Царства Божия включает и борьбу жизни, лишенной неопределенности, с силами, которые этой неопределенности способствуют, и высшее свершение, к которому движется история.
Все это приводит нас к третьему символу: определенность жизни есть Вечная Жизнь. Здесь символическим материалом служит временная и пространственная конечность всей жизни. Жизнь, лишенная неопределенности, превосходит категориальные пределы существования. Это не означает бесконечного продолжения категориального существования, это означает преодоление его неопределенности.
Связь трех символов - Духовного Присутствия, Царства Божия и Вечной Жизни - можно представить следующим образом: все
233
три содержат символическое выражение ответа, который предоставляет откровение поискам определенности жизни. Определенность жизни может быть описана как жизнь под знаком Духовного Присутствия, или как жизнь в Царстве Божием, или как Вечная Жизнь. Но, как было показано выше, три символа прибегают к разному символическому материалу, благодаря этому они отображают разные смысловые пласты одной и той же идеи определенности жизни. Символ Духовного Присутствия использует духовное измерение, носителем которого является человек. Но для того чтобы присутствовать в человеческом духе, Божественный Дух должен присутствовать во всех тех измерениях, которые действенны в человеке, а это означает присутствие во всем мире.
Символ Царства Божия - это социальный символ, который заимствован из исторического измерения,- в той мере, в какой оно реализуется в исторической жизни человека. Но историческое измерение присутствует во всей жизни. Поэтому символ Царства Божия заключает в себе жизненную судьбу всего мира, так же как и символ Духовного Присутствия. Присущее истории свойство необратимого движения к некоторой цели привносит еще один элемент в ее символическое значение - элемент "эсхатологического" ожидания, ожидания свершения, к которому движется история. Как и Духовное Присутствие, Царство Божие действует и борется в истории, но как вечное свершение жизни Царство Божие выше истории.
Символическим материалом третьего символа определенности жизни - Вечной Жизни - служит категориальная структура конечностного. Жизнь, лишенная неопределенности, есть Вечная Жизнь. Подобно Духовному Присутствию и Царству Божию, Вечная Жизнь есть таже универсальный символ, который связан со всеми измерениями жизни и включает в себя два остальных символа. Духовное Присутствие творит Вечную Жизнь в тех, кто им отмечен. Что же касается Царства Божия, то оно есть осуществление временной жизни в Жизни Вечной.
Каждый из трех символов содержит в себе остальные. Но поскольку эти символы прибегают к разному символическому материалу, предпочтительнее применять их для передачи разных оттенков значения: Духовное Присутствие - для преодоления неопределенности жизни в сфере духа, Царство Божие - для преодоления неопределенности жизни в истории, а Вечную Жизнь - для победы над неопределенностью жизни за пределами истории. Тем не менее в каждом из трех символов мы обнаруживаем их взаимную имманентность: там, где есть Духовное Присутствие, там есть Царство Божие и Вечная Жизнь; там, где Царство Божие, там Вечная жизнь и Духовное Присутствие; а там, где Вечная Жизнь, там Духовное Присутствие и Царство Божие. Различны акценты, но едино содержание - жизнь, лишенная неопределенности.
Поиски жизни, лишенной неопределенности, возможны по той причине, что жизнь имеет самотрансцендентный характер. Во всех своих измерениях жизнь движется в вертикальном направлении за
234
свои собственные пределы. Но ни в каком из этих измерений не достигает она того, к чему стремится, или безусловного. Она не достигает безусловного, но поиски его продолжаются. В сфере духа они суть поиски определенности морали и определенности культуры, воссоединенных с определенностью религии. Ответом на эти поиски служит опыт откровения и спасения. Откровение и спасение образуют религию над религией, хотя они уже являются религией в тот момент, когда они получены. В терминах религиозного символизма они есть действие Духовного Присутствия, или Царства Божия, или Вечной Жизни. Поиски определенности жизни действенны во всех религиях, и в основе всех религий лежит ответ на эти поиски, который придает религиям достоинство и величие. Однако, выраженные на языке конкретной религии, и поиски, и ответ на них попадают в сферу неопределенности. В том и состоит вековой опыт всех религий, что ответом на поиски чего-либо трансцендентного по отношению к ним выступает преображающий опыт откровения и спасения; но в пределах существования даже абсолютно великое - божественное самопроявление - становится не только великим, но и малым, не только божественным, но и дьявольским...
Всякая легенда, хроника, сообщение о событиях прошлого или научный исторический труд содержат толкование истории. "..." Подобная интерпретация имеет несколько уровней. Она включает отбор фактов в соответствии с критерием важности, оценку причинных зависимостей, представление о личных и общественных структурах, теорию индивидуальной, групповой и массовой мотивации, социальную и политическую философию, а также определенное понимание смысла истории - вкупе со смыслом существования вообще, которое, независимо от факта своего признания, составляет основу всего перечисленного. Такое понимание, намеренно или неосознанно, воздействует на прочие уровни интерпретации; в свою очередь, оно само зависит от специфического и универсального знания исторических процессов. Эту взаимную зависимость толкования истории и всех пластов исторического знания следует уяснить каждому, кто занимается историей нал/оба/и уровне.
Проблема, которая стоит перед нами,- это проблема интерпретации истории, или вопрос о значимости истории для смысла существования вообще. Каким образом история влияет на нашу высшую заботу? Ответ на этот вопрос должен быть связан с неопределенностью всех процессов жизни в ее историческом измерении -
235
неопределенностью, которая выражает основную антиномию исторического времени.
Как возможен ответ на вопрос о смысле истории? Очевидно, что объектно-субъектный характер истории препятствует объективному ответу в беспристрастно-научном его понимании. Только полное погружение в историческое действие может стать основанием исторической интерпретации. Историческая деятельность - это ключ к пониманию истории. Это обстоятельство, однако, повело бы к такому количеству интерпретаций, которое соответствовало бы количеству типов исторической деятельности. Возникает вопрос: какой тип исторической деятельности предоставит в наше распоряжение нужный ключ? Или, другими словами, к какой исторической группе следует примкнуть, чтобы обрести универсальную точку зрения, открывающую смысл истории? Каждая историческая группа обладает своими особенностями; значит, участие в ее исторической деятельности предполагает особый взгляд на цель исторического творчества. Упомянутое выше сознание своей призванности как раз и определяет выбор исторического ключа и того, что этот ключ открывает. Например, согласно толкованию своей призванности у греков, которое дано в "Политике" Аристотеля, ключ к интерпретации истории - это противопоставление греков и варваров. Евреи же, исходя из своего понимания призванности, отраженного в книгах пророков, усматривали этот ключ в установлении господства Яхве над всеми народами. Еще несколько примеров будет приведено в дальнейшем. Сейчас же вопрос заключается в следующем: какая группа и какое именно самосознание призванности способны дать ключ к пониманию истории в целом? Очевидно, что если мы пытаемся ответить на этот вопрос, то мы уже предположили существование некой интерпретации, которая претендует на универсальность, мы уже использовали ключ для того, чтобы оправдать его использование. В этом состоит неизбежное следствие того теологического круга, внутри которого движется систематическая теология. Но этот круг неизбежен везде, где бы ни ставился вопрос о высшем смысле истории. Ключ и то, что он открывает, переживаются как один и тот же акт; утверждение сознания своей призванности в определенной исторической группе и видение истории, которое в этом сознании заключено, совпадают друг с другом. В пределах теологического круга данной системы ключ и ответ найдены в христианстве. В христианском самосознании призванности история утверждается таким образом, что ответом на вопрос о неопределенности жизни в ее историческом измерении служит символ Царства Божия. Это утверждение, однако, должно быть проверено путем сопоставления этого символа с другими основными типами понимания истории и последующей новой его интерпретации в свете такого сопоставления.
Интерпретация истории предполагает нечто большее, чем разрешение проблем истории. Поскольку история есть всеохватывающее измерение жизни и поскольку историческое время - это время, в котором заключены все прочие временные измерения, ответ на
236
вопрос о смысле истории содержит ответ на вопрос об универсальном смысле бытия. Историческое измерение присутствует во всех сферах жизни, но только в виде подчиненного измерения. В человеческой истории оно приходит к себе как к таковому. Но придя к себе как к таковому, оно вбирает в себя неопределенность и проблемы, присущие всем прочим измерениям. На языке символа Царства Божия это означает, что "Царство" включает все сферы жизни, или все то, что стремится к внутренней цели истории - свершению или высшему очищению.
Разумеется, подобное утверждение - это нечто большее, чем просто ответ на вопрос об интерпретации истории. Но оно подразумевает некоторое толкование истории, поэтому вопрос теперь состоит в следующем: каким образом возможно описание и подтверждение того особого понимания внутренней цели истории, которое присутствует в теологической системе?
Неопределенность истории как конечное выражение неопределенности жизни во всех ее измерениях приводит к главному расхождению в оценках истории и самой жизни. Мы упоминали об этом при обсуждении Нового Бытия и его предвосхищения в пределах двух противоположных типов толкования истории - неисторического и исторического. Согласно неисторической интерпретации, которую мы рассмотрим первой, "поступательный ход" исторического времени не имеет никакой цели - ни внутри истории, ни вне ее; история - это "место", в котором проживают свою личную жизнь отдельные индивиды, не подозревая о ее вечном telos. Таково отношение к истории большинства людей. Можно выделить три формы неисторического толкования истории: трагическую, мистическую и механистическую.
Трагическая интерпретация истории получила свое классическое выражение в древнегреческом мышлении, хотя она никоим образом не ограничивается им. С этой точки зрения история не знает движения к исторической или трансисторической цели; она движется по кругу, возвращаясь к своему исходному пункту. Ее течение предусматривает генезис, акме и упадок каждого отдельного бытия в определенное для него время и в определенных пределах. Вне этой временной протяженности, установленной роком, или выше ее, нет ничего. Внутри космического круга можно различить разные периоды, в совокупности составляющие процесс деградации, который берет начало в исходном совершенстве и постепенно нисходит к полному искажению того, что есть в своей сущности мир и человек. Существование во времени и пространстве в качестве обособленных индивидов таит в себе трагическую вину, которая с необходимостью ведет к саморазрушению. Но трагедия предполагает величие, и в данной исторической интерпретации особо подчеркивается величие как сосредоточенность, творчество и очищение. Здесь прославляется великолепие жизни в природе, государстве и
237
личности, и именно поэтому достойны сожаления ее краткость, трагичность и невзгоды. Но здесь нет надежды, нет ожидания свершения истории, все равно, имманентного или трансцендентного. Эта точка зрения не исторична, трагический круг генезиса и упадка - вот ее последнее слово. Здесь нет преодоления неопределенности жизни, и ничто не сулит утешения перед лицом разрушительной, разъединяющей, оскверняющей ее стороны. Единственное средство, которое здесь возможно,- это мужество мудреца или героя, возвышающее его над превратностями исторического существования.
Этот путь преодоления пределов истории указывает на второй тип исторической интерпретации истории, мистический. Хотя он встречается и в западной культуре (например, в неоплатонизме и спинозизме), своего наиболее полного и впечатляющего развития он достиг на Востоке - в индуизме Веданты, даосизме и буддизме. Историческое существование не имеет смысла в самом себе. В истории следует жить и действовать разумно, но сама история не может ни создать чего-либо нового, ни быть истинно реальной. Подобное отношение к истории, которое подразумевает возвышение над ней и одновременно пребывание внутри нее, получило наибольшее распространение среди исторического человечества. В некоторых индийских философских системах имеются близкие стоицизму размышления об исторических циклах генезиса и упадка и постепенной, от цикла к циклу, деградации человечества, последний этап которой переживается теперь. Но в целом данный тип неисторического толкования истории не содержит представления об историческом времени и о том пределе, к которому оно движется. Здесь главная роль отводится индивиду, в особенности сравнительно небольшому числу просвещенных индивидов, которым известны человеческие затруднения. Остальные же подпадают под фарисейское суждение об их карме, за которую они ответственны своим прежним воплощением; либо, как считается в некоторых формах буддизма, их темнота нуждается в сострадании и адаптации к ней религиозных требований. В любом случае эти религии не содержат побуждения к изменению истории и торжеству всеобщего человеколюбия и справедливости. История не имеет цели - ни во времени, ни в вечности. Неопределенность жизни во всех ее измерениях вновь оказывается неопреодоленной. Существует только один способ справиться с нею - преступить ее пределы и жить внутри этой неопределенности так, как будто уже свершилось возвращение к Высшему Единому. Человек не изменил действительности, но он преодолел свою собственную вовлеченность в эту действительность. Здесь нет символа, аналогичного Царству Божию, но нередко присутствует глубокое участие ко всеобщности страдания во всех измерениях жизни - участие, которого так часто недостает западному миру, находящемуся под влиянием исторического толкования истории.
Под воздействием современной научной интерпретации всех измерений реальности изменилось и понимание истории, по сравнению
238
не только с мистическим, но и с трагическим ее толкованием. Диктат физического времени над всяким временным анализом столь велик, что остается крайне мало места для специфики биологического, а еще меньше - исторического времени. История превратилась в серию происшествий в физическом времени, которые представляют интерес и достойны занесения в анналы, но которые совершенно бесполезны для интерпретации существования как такового. Этот тип неисторического толкования истории можно назвать механистическим (где под "механицизмом" понимается "редукционистский натурализм"). Механицизм не акцентирует трагического элемента истории, как это было в классическом натурализме древних греков. Поскольку он теснейшим образом связан с научными и техническими способами управления природой, этот тип исторической интерпретации в некоторых случаях носит прогрессивный характер. Но он в той же мере восприимчив и к противоположной оценке природы вообще и истории в частности - их циничной девальвации. Механистическая точка зрения, как правило, не разделяет древнегреческого пафоса величия и трагичности исторического существования человека; еще в меньшей степени ей свойственно толкование истории с позиций той внутренней или трансисторической цели, к которой предположительно движется история.
В некоторых случаях механистическое толкование истории близко "прогрессизму" - первому типу исторической интерпретации истории, который мы обсудим. Здесь "прогресс" - нечто большее, чем эмпирический факт (каковым он также является); он превращается в квазирелигиозный символ. В главе, которая посвящена прогрессу, мы говорили об эмпирической обоснованности и эмпирической ограниченности идеи прогресса. Мы должны посмотреть, как эта идея используется в качестве всеобщего закона, детерминирующего динамику истории. Важную часть идеологии прогрессизма составляет убеждение в прогрессивной направленности всякого творческого действия и знание тех сфер жизнетворчества, где прогресс составляет сущность связанной с ним действительности (например, техники). Таким образом, символ прогресса включает в себя решающий элемент исторического времени - его движения вперед к некоторой цели. Прогрессизм - это подлинно историческое толкование истории. Его влияние в некоторые исторические периоды было столь же сильно, как и влияние любого великого религиозного символа, включая символ Царства Божия. Он побуждал к историческому действию, он оправдывал революционный энтузиазм, в нем обретали жизненный смысл многие из тех, кто утратил всякую иную веру и для кого возможный крах прогрессистских убеждений означал духовную
239
катастрофу. Короче говоря, несмотря на содержащуюся в нем внутреннюю историческую цель, это был квазирелигиозный символ.
Можно выделить две его формы: веру в прогресс как таковой, т.е. в бесконечность развития, не имеющего передела, и веру в некое окончательное состояние свершения, заключенную, например, в идее "третьей стадии". Первая форма -это прогрессизм в собственном смысле этого слова, вторая - это утопизм (который требует отдельного обсуждения). Прогрессизм как вера в поступательное движение без определенного завершения представляет собой продукт идеалистического направления в философском осмыслении современного индустриального общества (наибольшее значение для развития идеи бесконечности прогресса имело неокантианство). Действительность есть никогда не кончающийся акт творения, порождаемый культурной деятельностью человека. Вне этого творения нет никакой "действительности самой по себе". Элемент бесконечного прогресса присутствует у Гегеля в его структуре диалектических процессов; этот элемент является движущей силой отрицания, которое, как подчеркивал Бергсон, требует -даже в Боге - открытости будущему. Тот факт, что Гегель остановил диалектическое движение на своей собственной философии, был несущественным для самого принципа и не помешал этому принципу стать одним из самых мощных факторов, повлиявших на идеологию прогрессизма в XIX столетии. Как показали Конт и Спенсер, позитивистское крыло философии прошлого века смогло принять условия прогрессизма; эта школа дала огромное количество материала для научного подтверждения идеи прогресса как всеобщего исторического закона, который присутствует во всех измерениях жизни, но лишь в человеческой истории приходит к своему осознанию. Убеждения прогрессизма были сильно поколеблены опытом нынешнего столетия - всемирно-историческими рецидивами бесчеловечности, которая казалась давно пройденным этапом; неоднозначностью прогресса в тех сферах, где он имеет место; ощущением бессмысленности поступательного движения, не имеющего предела; осознанием свободы каждого рождающегося человеческого существа как его права начать все сначала во имя добра и зла. Неожиданность и радикальность, которыми сопровождался распад прогрессизма, были столь поразительны, что многие из тех (включая автора), кто двадцать лет назад боролся против прогрессистской идеологии, сегодня чувствуют себя призванными защитить те ее элементы, которые достойны оправдания.
Вероятно, самые резкие нападки на веру в бесконечность прогресса были продиктованы идеей, которая изначально имела общие с ней корни - утопической интерпретацией истории. Утопизм - это прогрессизм, в котором существует вполне определенная цель - достижение такой исторической ступени, когда будет побеждена неопределенность жизни. При обсуждении утопизма (как, впрочем, и прогрессизма) необходимо различать утопическое побуждение и буквальное толкование символа утопии, где последний является "третьей стадией" исторического развития. Утопическое
240
побуждение возникает из усиления побуждения прогрессистского, но отличается от него верой в то, что совершающееся революционное действие приведет к окончательному изменению действительности, т.е. к той ступени истории, где ou-tópos* (или место, которого нет) станет местом, которое есть везде. Этим местом станет Земля - планета, которая в пределах геоцентрического мировоззрения была наиболее удаленной от небесных сфер и которая, согласно гелиоцентрической картине мира, оказалась звездой, существующей наряду с другими звездами, обладающей равным с ними достоинством, равной конечностью и такой же внутренней бесконечностью. И именно благодаря человеку, микрокосму, в котором представлены все измерения универсума, на Земле будет осуществлено все то, что в раю было лишь потенциальностью. Эти идеи Возрождения лежат в основе многих форм советского утопизма Нового времени и продолжают питать революционные движения вплоть до наших дней.
События XX столетия обнажили проблематичный характер утопического толкования истории. Разумеется, безмерность успехов во всех тех сферах жизни, где закон прогресса имеет действительную силу (предсказанную в утопиях Возрождения), наглядно показала истинность и силу утопического побуждения. В то же время в сферах, предполагающих человеческую свободу, обнаружилось полное смешение элементов прогресса и рецидивов прошлого. Утописты Возрождения и их последователи, участвовавшие в революционных движениях трех последних столетий, предполагали, что свобода человека станет составной частью состояния однозначной свершенности истории. Но их ожидания постигло глубокое разочарование, которое неизбежно следует за всяким поклонением чему-либо конечному. История подобных "экзистенциальных разочарований" современности была бы историей цинизма, безразличия масс и разорванности сознания их лидеров, историей фанатизма и тирании. Экзистенциальные разочарования порождают индивидуальные и социальные болезни и катастрофы - как плату за экстаз идолопоклонства. Ибо утопизм, понятый буквально,- это именно идолопоклонство: он приписывает завершенность тому, что оказывается предварительным, он делает безусловным то, что является обусловленным (т.е. будущую историческую ситуацию),- и в то же время он игнорирует всегда присутствующее экзистенциальное отчуждение. Это придает утопическому толкованию истории неадекватный и опасный характер.
Третий тип неадекватной исторической интерпретации истории можно назвать трансцендентальным. Он неявно присутствует в эсхатологических настроениях Нового Завета и ранней церкви - вплоть до Августина. Свою радикальную форму этот тип исторической интерпретации обретает в ортодоксальном лютеранстве. История - это место, где после ветхозаветных приготовлений появляется
241
Христос, чтобы в лоне церкви спасти людей от бремени греха и вины и дать им возможность вступить в Царство Небесное после смерти. Историческое действие, особенно в сфере политики, не может быть освобождено от неопределенности власти - ни внешне, ни внутренне. Не существует никакой связи между справедливостью Царства Божия и справедливостью властных структур. Между двумя мирами лежит непреодолимая пропасть. Кальвинистская теократическая интерпретация истории и сектантские утопии отвергаются. Революционные попытки изменить извращенную политическую систему противоречат Божьей воле, выраженной в ее провиденциальных деяниях. После того как история стала местом действия спасительного откровения, от нее уже нельзя ожидать чего-либо существенно нового.
Позиция, отразившаяся в этих идеях, вполне соответствовала той трудной ситуации, в которой оказалось большинство населения Центральной и Восточной Европы эпохи позднего феодализма; более того, в ней содержатся моменты, которые касаются положения бесчисленного количества людей в любой исторический период. В теологии эта позиция служит необходимым противовесом угрозе светского, равно как и религиозного утопизма. Но здесь не достигнуто адекватное историческое толкование истории. Наиболее очевидный недостаток данной точки зрения состоит в противопоставлении, а тем самым и разделении индивидуального спасения и преобразования исторических групп и мира в целом. Против этого заблуждения резко выступал Томас Мюнцер, который в своей критике Лютера подчеркивал, что у масс не остается ни времени, ни сил для духовной жизни. Позднее это суждение было воспроизведено религиозными социалистами в их социологическом и психологическом анализе положения пролетариата промышленных городов на рубеже XIX--XX веков.
Другой недостаток трансцендентальной интерпретации - это способ, посредством которого противопоставляются сферы спасения и творения. Власть сама по себе есть сотворенная благость и элемент сущностной структуры жизни. Если власть - вне спасения, как бы фрагментарно оно ни было, то вне спасения оказывается и сама жизнь. В этих выводах ясно прослеживается опасность манихейства, заключенная в трансцендентальном взгляде на историю. Наконец, данная точка зрения трактует символ Царства Божия как статический сверхъественный порядок, в который человек вступает после смерти,- вместо того чтобы, вслед за библейскими авторами, понимать этот символ как динамическую власть на Земле, власть, о пришествии которой мы просили Бога в своих молитвах и которая, согласно библейской мысли, борется с силами дьявола, чье могущество распространяется на церкви и империи. Следовательно, трансцендентальный тип исторической интерпретации неадекватен по той причине, что он исключает культуру и природу из процессов исторического спасения. По иронии судьбы это произошло именно в том варианте протестантизма, который, следуя Лютеру, разделял самое позитивное отношение к природе и в наибольшей степени
242
содействовал развитию художественных и познавательных функций культуры. Однако все это не имело решающего значения для современного христианства вследствие трансцендентальной позиции лютеранства в отношении политики, социальной этики и истории.
Неудовлетворенность прогрессистскими, утопическими и трансцендентальными интерпретациями истории (и неприятие неисторических ее типов) побудила сторонников религиозного социализма обратиться в начале 20-х годов к поискам решения, которое сумело бы избежать неадекватности существующих толкований истории и было бы основано на библейских пророчествах. Эта попытка была осуществлена в виде переосмысления символа Царства Божия.
а) Характерные черты символа Царства Божия. В главе, посвященной трем символам жизни, лишенной неопределенности, мы описали взаимосвязь символа Царства Божия с символами Духовного Присутствия и Вечной Жизни. Мы установили, что каждый из них включает два остальных, а различие символического материала позволяет рассматривать Духовное Присутствие как ответ на вопрос о неопределенности человеческого духа и его функций, Царство Божие - как ответ на неопределенность истории, а Вечную Жизнь - как ответ на неопределенность жизни в целом. Тем не менее символ Царства Божия обладает более широким значением по сравнению с двумя другими. Это вытекает из двойственного характера Царства Божия, которое имеет внутреннюю историческую и трансисторическую стороны. В своем внутреннем историческом качестве оно включено в динамику истории; как трансисторическое, Царство Божие отвечает на вопросы, которые содержатся в неопределенности этой динамики. В первом случае оно проявляет себя как Духовное Присутствие, во втором оно тождественно Вечной Жизни. Двойственная природа Царства Божия делает его наиболее важным и наиболее сложным символом христианской мысли и, более того, решающим как для политического, так и для церковного абсолютизма. Именно из-за своего ключевого значения этот символ был сметен институциональным развитием христианства с его сакраментальным пафосом двух католических церквей. Сегодня, после того как он был использован (и испытал частичную секуляризацию) в движении социальных проповедников и в некоторых формах религиозного социализма, символ Царства Божия вновь утратил свое влияние. Это весьма примечательно, если принять во внимание, что проповедь Христа начиналась с сообщения о том, что "исполнилось время и приблизилось Царство Небесное", и что в каждой христианской молитве присутствует надежда на пришествие Царства Божия.
243
Возрождение этого символа могло бы произойти в результате соприкосновения христианства с азиатскими религиями, прежде всего с буддизмом. Но несмотря на то что религии, зародившиеся в Индии, претендуют на признание любой религии как частичной истины в пределах своей самотрансцендирующей универсальности, маловероятно, что они могут принять символ Царства Божия в том его значении, которое близко к исходному. Здесь символический материал заимствован из тех областей - личностной, социальной и политической,-которые в опыте буддизма претерпевают радикальную трансценденцию, в то время как в опыте христианства они составляют сущностный элемент, который никогда не может быть устранен. Последствия этого различия для религии и культуры Востока и Запада имеют всемирно-историческое значение, и, видимо, в христианстве нет другого такого символа, который столь же ясно обозначил бы высший источник этого различия, как символ Царства Божия, в особенности в его сравнении с символом нирваны.
Первое значение Царства Божия - политическое, что согласуется с преобладающим влиянием сферы политики в исторической динамике. В ветхозаветной разработке символа Царство Божие - это не столько сфера, где правит Бог, сколько сама регулирующая власть, которая принадлежит Богу и которую он примет на себя после победы над своими врагами. Но хотя Царство как некоторая область и не попадает на передний план, оно вместе с тем и не является отсутствующим; оно тождественно горе Сион, Израилю, всему миру и населяющим его народам. Позднее в иудаизме и Новом Завете область божественного правления приобретает более важное значение: она есть преображенные земля и небо, новая реальность нового периода истории. Она возникает из повторного рождения старого в новом творении, где Бог есть все во всем. Политический символ трансформируется в символ космический, не утрачивая при этом своего политического значения. В этом и в других символических выражениях божественного величия слово "царь" не привносит в материал символа какой-либо конституционной формы, которой должны противодействовать прочие, например демократические, формы. В отличие от всех остальных форм правления, "царь" с древнейших времен по праву символизирует величайший и наисвященнейший центр политического контроля. В приложении к Богу он являет собой общепринятую двойную символизацию.
Вторая характерная черта Царства Божия - социальная. Эта характеристика включает идеи мира и справедливости, но не как их противопоставление политическим свойствам Царства Божия, а значит, и власти. Тем самым в Царстве Божием находит свое осуществление утопическое ожидание торжества мира и справедливости, которые, однако, освобождены от своего утопизма добавлением слова "Бог". Ибо это добавление неявно подтверждает невозможность их земного осуществления. Но даже в таком виде социальный элемент символа содержит постоянное напоминание о
244
том, что нет святости без священного долженствования, или безусловного морального императива справедливости.
Третий элемент, который подразумевается в Царстве Божием,- личностный. В отличие от тех символов, где цель существования есть возвращения к высшему тождеству, Царство Божие сообщает непреходящий смысл отдельной личности. Трансисторическая цель, к которой движется история, состоит не в уничижении человеческой природы, а в ее осуществлении в каждом человеческом индивиде.
Четвертая особенность Царства Божия - его универсальность. Это не только царство людей, оно включает в себя осуществление жизни во всех ее измерениях. Это соответствует многомерному единству жизни: ее осуществление в одном измерении подразумевает ее свершение в других. В этом свойстве Царства Божия преодолевается (но не отрицается полностью) его социально-индивидуальный элемент. Апостол Павел выразил это в символах Бога, который "есть все во всем", и Христа, который "предаст Царство Богу и Отцу", когда развитие истории достигнет своего предела.
б) Имманентные и трансцендентные элементы символа Царства Божия. Для того чтобы положительно и адекватно ответить на вопрос о смысле истории, символ Царства Божия должен быть в одно и то же время и имманентным, и трансцендентным. Всякое одностороннее толкование лишает символ его могущества. В разделе, посвященном неадекватным ответам на вопрос о смысле истории, мы обсуждали утопические и трансцендентальные ее интерпретации и в качестве доказательства приводили примеры из христианско-протестантской традиции. Это означает, что простой факт использования символа Царства Божия еще не является залогом адекватного ответа. И хотя история этого символа содержит все элементы такого ответа, та же самая история показывает, что каждый из этих элементов может быть отвергнут, а сам символ - извращен. Поэтому так важно проследить процесс возникновения этих элементов в ходе развития идеи Царства Божия.
Пророческая литература подчеркивает внутренне-исторические и политические ее аспекты. Судьба Израиля есть знак откровения, необходимый для осмысления характера и действий Яхве; будущее Израиля мыслится как победа Израиля над его врагами. Гора Сион станет религиозным центром для всех народов, и, хотя "день Яхве" - это в первую очередь Судный день, он также есть день свершения в исторически-политическом смысле. Но этим не исчерпывается толкование Царства Божия. Предвидение Судного дня и свершения включает моменты, которые вряд ли можно назвать внутренне-историческими или имманентными. Именно Яхве одерживает победу над врагами, которые во много раз превосходят Израиль своей силой и численностью. Именно священная гора Бога, несмотря на ее скромное географическое значение, станет местом паломничества всех народов. Истинный и справедливый Бог одерживает верх над скопищем вражеских сил, отчасти дьявольских, отчасти политических. Мессия, который провозгласит наступление
245
нового века,-это человек, наделенный чертами сверхчеловека. Мир между народами подразумевает мир в царстве природы, когда самые свирепые виды животных будут мирно уживаться друг с другом.
Эти трансцендентные элементы внутри преимущественно имманентной и политической интерпретации идеи Царства Божия указывают на двойственный характер последнего. Царство Бога не может возникнуть только путем внутреннего исторического развития. В ходе политических сдвигов, которые испытал иудаизм в период Римской империи, двойственный характер пророческого предвидения был почти утрачен, что привело к краху существования Израиля как государства.
Этот опыт задолго до владычества римлян привел к изменению акцентов в трактовке идеи Царства Божия, когда имманентно-политическая ее сторона уступила место трансцендентно-всеобщей. Наиболее ярко это выразилось в так называемой апокалиптической литературе, созданной в период между Ветхим и Новым Заветами, а также в некоторых позднейших частях Ветхого Завета. Земля состарилась, и силы дьявола овладели ею. Историческое предвидение вытесняется космическим, которое расширяет его горизонты. Войны, болезни и стихийные бедствия космического масштаба будут предшествовать новому рождению всех вещей и наступлению нового века, когда Бог наконец станет править всеми народами и осуществятся пророческие надежды. Все это произойдет не в ходе исторического развития, а посредством божественного вмешательства и нового творения, что приведет к обновлению земли и неба. Видения такого рода и не зависят от исторической ситуации и не обусловлены человеческой деятельностью. Божественный посредник не является более историческим Мессией, он есть сын человеческий, небесный человек. Данное толкование истории стало определяющим в Новом Завете. Внутренние историко-политические цели недосягаемы в пределах Римской империи. Ее следует принять в соответствии с присущим ей элементом благости (Павел), но она будет разрушена Богом как порождение дьявола (Откровение). Очевидно, что подобнее суждения далеко отстоят от всякого внутренне-исторического прогрессизма и утопизма; тем не менее они не лишены имманентно-политического элемента. Ссылки на Римскую империю, которая иногда рассматривается как последняя и величайшая в ряду империй, показывают, что силы дьявола носят не только воображаемый характер, они связаны с историческими силами того периода, который их породил. И космические катастрофы также включают исторические события в пределах мира, населенного народами. Заключительные этапы человеческой истории обладают внутренним историческим колоритом. В последующие времена люди вновь и вновь открывали для себя тот факт, что их собственное историческое существование уже описано в мистической образности апокалиптики. Новый Завет добавляет новые элементы в эти видения: внутри истории появляется Иисус в качестве Христа, а в гуще исторической неопределенности
246
происходит основание церкви. Все это означает, что пафос трансцендентности символа Царства Божия не исключает возможности существования внутренне-исторических его характеристик, равно как преобладание имманентных элементов не исключает трансцендентного символизма.
Историческое развитие символа Царства Божия показывает, что он способен выразить как имманентную, так и трансцендентную свои стороны, хотя одна из них обычно является доминирующей...
247
*
Перевод осуществлен по изд.:
TillichP. Histore and the Kingdom of God //God, history and historians/ Ed. by Mclntire C.T.-N.Y.: Oxford univ. press, 1977.-P. 157-175.
Перевод с англ. Е.В.Якимовой. *
утопия - от греч. u - нет и tόpos - место, т.е. место, которого нет, по другой версии, от eu - благо и tόpos - место, т.е. благословенная страна.